Перед таким непреоборимым пустословием оставалось только покориться. Стали пить чай, причем Иудушка самым злостным образом длил время, помаленьку
прихлебывая из стакана, крестясь, похлопывая себя по ляжке, калякая об покойнице маменьке и проч.
С ними-то, в момент приезда Николая Леопольдовича, и вела она серьезную беседу на тему ожидавшегося, обычного впрочем, за последнее время, финансового кризиса. Говорил, впрочем, только один Писателев; Васильев-Рыбак молча
прихлебывал из стакана лимонад с коньяком.
Медленно стали они загораться, а Зыбин, между тем, аппетитно
прихлебывал из стакана пунш, наблюдая, как синеватое пламя постепенно охватывает документы, составляющие юридическую часть человека.
— Кукушкин, — хриплым баритоном крикнул Николай Иванович,
прихлебывая из стакана горячий, крепкий чай. Стакан был вставлен в серебряный, почерневший в узорах подстаканник, вместе с серебряной ложечкой составлявший весь ассортимент имевшихся у капитана драгоценных вещей. — Кукушкин!
Ширяев
прихлебывал из стакана чай и прислушивался к разговору. Доктор расспрашивал Алексея с интересом, но за всеми его расспросами и возражениями чувствовалось что-то тускло-серое и бездеятельно-скептическое. Было странно слушать его, как будто в яркий весенний день он доказывал, что небо обложено тучами и моросит вялый, бессильный осенний дождь. Жена доктора — худая, с узким, болезненным лицом — поддерживала Алексея против мужа. Но все, что она говорила, было шаблонно и неинтересно.
Неточные совпадения
Варавка вытаскивал
из толстого портфеля своего планы, бумаги и говорил о надеждах либеральных земцев на нового царя, Туробоев слушал его с непроницаемым лицом,
прихлебывая молоко
из стакана. В двери с террасы встал Лютов, мокроволосый, красный, и объявил, мигая косыми глазами...
В одно
из воскресений Клим застал у Варвары Дьякона, — со вкусом
прихлебывая чай, он внимательно, глазами прилежного ученика слушал хвалебную речь Маракуева «Историческим письмам» Лаврова. Но, когда Маракуев кончил, Дьякон, отодвинув пустой
стакан, сказал, пытаясь смягчить свой бас...
Отслушали обедню с панихидой, поели в церкви кутьи, потом домой приехали, опять кутьи поели и сели за чай. Порфирий Владимирыч, словно назло, медленнее обыкновенного
прихлебывал чай
из стакана и мучительно растягивал слова, разглагольствуя в промежутке двух глотков. К десяти часам, однако ж, чай кончился, и Аннинька взмолилась...
Аннинька чуть заметно кивнула головой и потихоньку замурлыкала: ah! ah! que j’aime… que j’aime… les mili-mili-mili-taires! [Ах! ах! как я люблю… как я люблю вое… вое… военных! (фр.)] — причем поясница ее как-то сама собой вздрагивала. Воцарилось молчание, в продолжение которого Иудушка, смиренно опустив глаза, помаленьку
прихлебывал чай
из стакана.
Даже в те часы, когда совершенно потухает петербургское серое небо и весь чиновный народ наелся и отобедал, кто как мог, сообразно с получаемым жалованьем и собственной прихотью, — когда всё уже отдохнуло после департаментского скрипенья перьями, беготни, своих и чужих необходимых занятий и всего того, что задает себе добровольно, больше даже, чем нужно, неугомонный человек, — когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время: кто побойчее, несется в театр; кто на улицу, определяя его на рассматриванье кое-каких шляпенок; кто на вечер — истратить его в комплиментах какой-нибудь смазливой девушке, звезде небольшого чиновного круга; кто, и это случается чаще всего, идет просто к своему брату в четвертый или третий этаж, в две небольшие комнаты с передней или кухней и кое-какими модными претензиями, лампой или иной вещицей, стоившей многих пожертвований, отказов от обедов, гуляний, — словом, даже в то время, когда все чиновники рассеиваются по маленьким квартиркам своих приятелей поиграть в штурмовой вист,
прихлебывая чай
из стаканов с копеечными сухарями, затягиваясь дымом
из длинных чубуков, рассказывая во время сдачи какую-нибудь сплетню, занесшуюся
из высшего общества, от которого никогда и ни в каком состоянии не может отказаться русский человек, или даже, когда не о чем говорить, пересказывая вечный анекдот о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента, — словом, даже тогда, когда всё стремится развлечься, — Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению.
Молча взял Николай Ильич
из рук своей свояченицы
стакан чая, налил себе на блюдечко и, держа его пятью пальцами «по-купечески», аппетитно стал
прихлебывать, изредка отправляя к рот мелко наколотые кусочки сахара, стоявшего перед ним в глиняной вазочке.
Он,
прихлебывая пунш
из стакана, вышел из-за рогожки и, увидев императора верхом на лихом его коне Фрипоне, нимало не потерявшись, сказал...